ОДЕССКИЕ ЗАРИСОВКИ.

" Самое лучшее для человека проводить жизнь
в наивозможно более радостном расположении
духа. "

Демокрит ( ок. 460 после 360 ) - греческий философ.

    В Одессу я влюбился сразу, как только первый раз её увидел, когда приехал поступать в специальную оперативную школу милиции, которая тогда располагалась на улице Карла Либкнехта. Пока изучал азы оперативной работы органов внутренних дел СССР, продолжал всё больше влюбляться в этот необыкновенно красивый южный город, расположенный у самого Чёрного моря. Невозможно не полюбить необыкновенной архитектурной постройки массивные здания, красивейшие скверы, парки, разнообразные памятники, и вообще всё то, что вобрал в себя этот весёлый, колоритный, никогда неунывающий город. Сколько бы ни ходил по центральным улицам, они никогда не могли мне наскучить. Не менее знамениты окраины Одессы, такие как Молдаванка и Пересыпь. Здесь проживает особый одесский народ, у которого чувство юмора переваливает через край. Нельзя было представить одессита, который не мог бы вас позабавить своими шутками, прибаутками и добрыми умными анекдотами. Им, одесситам, ничего не стоило разыграть любого, когда появлялся удобный случай. Мне особенно нравился одесский говор. Так больше не разговаривают нигде, где проживает русскоязычное население. Они были мастерами весёлых выдумок и розыгрышей. Один приезжий останавливает одессита, несущего тяжеленный чемодан. Спрашивает: покажите, как пройти на Дерибасовскую. Одессит просит спрашивающего подержать чемодан. Когда тот берёт чемодан, одессит долго думает, закатывая глаза и быстро шевеля губами, а потом разводит руками и говорит: а чёрт его знает! Он кланяется и от всего сердца благодарит ошарашенного прохожего за то, что тот дал возможность ему отдохнуть, подержав чемодан, который ему едва не оторвал последние в жизни две руки. Прохожий готов уже уйти, но благодарный одессит не даёт ему это сделать, перегородив дорогу неподъёмным чемоданом. Как же одесситу хочется поговорить и пристыдить приезжего за то, что тот не понял, что давно стоит на самой красивой улице в мире, на Дерибасовской! Одессит подходит вплотную к посрамлённому прохожему, и дыша на него фаршированной рыбой, хорошо сдобрённой чесноком, ласково говорит, что не в обиде на такого странного человека, так как сразу понял, что тот не землянин, а прилетел с Марса, где нет такой улицы, как Дерибасовская, которую знают все на земле. Наконец "марсианин" уходит, с трудом вырвавшись от одессита, продолжавшего стоять над своим чемоданом и глубоко задумавшись над тем, что с ним дальше делать. Видимо, разрабатывает план, как на кого-нибудь хитроумно переложить эту ношу до самого дома, где жена по его просьбе снова готовит фаршированную рыбу. А по-настоящему фаршировать рыбу могут только одесситки. Вкуснятина необыкновенная!
   Особенно я любил прислушиваться к разговору пассажиров трамвая. Что там только не услышишь за долгий путь от Куликова поля, центра города, до 16 станции Большого Фонтана, или до Дальних Мельниц, где проживали родственники жены, в том числе её родная сестра с мужем, с которым мы вместе окончили оперативную школу милиции и юрфак университета. Я уехал в свой любимый город, а он остался в Одессе. В трамвае любого маршрута может идти шумный и горячий спор о ценах на знаменитом Привозе, о том сколько стоит на нём настоящая кефаль, и сколько бы она могла стоить в той же беспардонной Америке. Некоторые доказывали, что американцы из советского фильма "Два бойца" хорошо знают о Косте, приводившего к берегу шаланды полные кефали. Конечно же, обязательно найдётся пассажир, который как раз сейчас на трамвае возвращается домой из далёкой Америки. Он точно называет стоимость одного килограмма кефали в этой чумовной стране. Молниеносно переводит доллары в рубли. Получается неимоверно высокая цена, услышав которую, абсолютно все пассажиры от пацанвы до престарелых добродушных старых евреев-аборигенов вступают в общий разговор. Все начинают подсчитывать, какой можно получить навар, если большой пароход забить кефалью и отправить его америкосам для умелой реализации с помощью живущих там своих людей, бывших одесситов. Кстати, говорят, что первые подпольные цеховики появились именно в Одессе, изготовлявшие самые модные одежду и обувь почти-что всех стран мира. Чтобы не попасть за решётку, многие из них успели удрать в Америку. В трамвае продолжается шумный подсчёт прибыли от продажи кефали. При этом никто не обращает внимания на то, что у "возвращающегося" из Америки бодренького мужичка, попахивающего не виски, а местного производства самогоном, в руках не добротный импортный чемодан, а сетка, набитая картошкой, поверх которой лежит тушка курицы, одно из любимейших лакомств одесситов. И только на конечной остановке разговор прекращается. Все пассажиры шустро выскакивают из объединившего их трамвая и недовольные тем, что так и не успели отправить в Америку пароход с кефалью, расходятся по своим делам, на прощанье пожелав друг другу крепкого, как у памятника Дюка, здоровья. А почему, если спросите вы? Вам ответят: "Так Дюк-таки никогда даже не кашляет!" Его памятник стоит у начала Потёмкинской лестницы, ещё одной одесской примечательности.
   Можно представить, какие нужно иметь одесситу-вагоновожатому трамвая мужество и терпение, чтобы целый день, слушая запальчивые речи своих дорогих земляков, суметь удержаться, и не дополнить их каким-нибудь своим таким искромётным изречением, отчего в вагоне начинает раздаваться хохот, заставляющий прохожих останавливаться и с интересом наблюдать за проходящим мимо трамваем, жалея и ругая себя за то, что, решив сэкономить, не сел в весёлый трамвай, а поплёлся пешком, лишив себя явного удовольствия, к тому же бесплатного. Многие вагоновожатые за свой счёт в трамвае установили громкоговорящую связь, с помощью которой им можно легко общаться с пассажирами, без умолку рассказывая о том , что по ходу движения трамвая находится слева, что находится справа, и какие красоты ждут впереди. Экскурсовод-вагоновожатый уверен, что в трамвае могут находиться гости Одессы, которые хорошо не знают город и его достопримечательности. Поэтому с его стороны, как утверждает он, было бы громадным упущением лишний раз не похвастаться красавцем городом. Иногда вагоновожатый, увидев какую-нибудь задумчиво стоящую симпатичную женщину, обращается непосредственно к ней через микрофон примерно, так:" Мадам с лицом, красивее лица моей любимой жены Розочки, зачем вы упёрлись прямо взглядом в дверь несчастного вам трамвая. Такое впечатление создали в атмосфере, что вы хотите срочно вИпрыгнуть на асфальт, чтобы там найти своё счастье. Так я вам его дам. На остановке я вам открою дверь и вы будете вся в счастье. Только не забудьте заплатить за проезд, и мне за это оставить пару своих голливудских улыбок. Вы спросите: зачем две, если я один? Я, как порядочный еврей, через себя скажу прямо: одну улыбку я за долги отдам другу Мони. Он собирает улыбки. Вы представьте, что их у него уже наполовину полный чемодан, который ему достался от прабабушки Двойры, тайной любовницы Одесского градоначальника". Женщина в ответ широко улыбается и начинает поправлять мощную грудь, которая в любой момент может выскользнуть из глубокого декольте. Когда трамвай останавливается, одесситка, умело работая роскошными бёдрами, подходит к разговорчивому вагоновожатому, наклоняется над ним, отчего одна грудь тут же выскакивает из платьевого плена на свободу, и её хозяйка смачно целует в обе щеки счастливца. Один поцелуй она просит передать Мони, и чтобы он его положил в другой чемодан отдельно от улыбок. Она спокойно на место водворяет свою проказницу грудь и с гордо поднятой головой победительницы бодро выскакивает из трамвая, несмотря на свою прилично раздавшуюся комплекцию. Все довольны от увиденной живой красочной картинки.
   Когда я приезжал во время отпуска в Одессу, целыми днями с воспоминаниями бродил по её широким улицам. Находившись по городу, обязательно заглядывал к своему другу-свояку в Главное управление милиции, где он работал старшим оперативником ОБХСС. Там я мог передохнуть от долгой ходьбы и выпить чашку хорошего кофе. Так как часто бывал у друга, то знал всех сотрудников отдела, а они меня. Я знал, что в отделе собрались весёлые неунывающие ребята, которые порой свои тяжёлые рабочие дни всеми способами скрашивали разного рода хохмами и розыгрышами. Интересным было то, что инициатором создания такой дружеской атмосферы был сам начальник отдела Семён с неиссякаемой энергией на разного рода выдумки, результаты которых становились вскоре достоянием всего личного состава городского управления. Правда, из-за них частенько Семёну доставалось на орехи от начальника Главка, носившего генеральские погоны.
   Как-то я и несколько сотрудников пили в кабинете Семёна кофе. За прошедший месяц итоги работы в отделе были неплохими, поэтому в начале месяца можно было расслабиться и потрепаться на любые темы, перемешивая пустой трёп анекдотами. Неожиданно позвонил генерал и дал задание Семёну съездить в авиа кассы за билетом до Москвы на следующий день, на ночной рейс. Деньги отдаст, когда Семён привезёт билет. "Билет будет!"- четко ответил Семён и положил трубку. Он тут же позвонил своей знакомой некой Светочке, работавшей в кассе по продаже авиабилетов, и сказал, что скоро подъедет молодой сотрудник, которому должна будет продать билет, объяснив ему, что была снята последняя бронь, оставленная для обкома партии. Затем, когда он с ней будет снова разговаривать, она не должна ничему удивляться, только молча слушать. Светочка, видимо, хорошо знала Семёна, потому заверила, что будет его заказ выполнен, как в лучших ресторанах Парижа, где клиент с официантом расплачивается поцелуем. Семён согласился с такой сделкой, и тут же по телефону вызвал к себе самого молодого сотрудника отдела Моню. Семён дал Моне деньги и сказал, чтобы в кассе №5 купил билет генералу в Москву на самолёт, на завтра, на вечерний рейс. Надо сказать, что Моня был очень старательным молодым сотрудником. По работе к нему не было никаких претензий. Только он был немного задумчиво-рассеянным и очень доверчивым, в связи с чем часто становился объектом шуток и розыгрышей. Мы почувствовали, что Семён что-то опять затеял. Так как касса располагалась недалеко от Главка, то Моня вскоре возвратился, отдав билет Семёну, сказав, что это была последняя обкомовская бронь на данный рейс. Тот внимательно осмотрел билет, а потом спросил у Мони, знает ли он, что обозначает большая буква А, стоящая возле номера места в самолёте. Когда тот ответил отрицательно, Семён с горечью сказал, что это означает стоячее место в самолёте. "Представляешь, самый мой любимый подчинённый Монечка, такую картину: летит самолёт, в котором сидят граждане и, может быть, даже расхитители социалистического имущества, а наш любимый и всеми уважаемый генерал, как чучело-придурок, будет стоять посреди самолёта, поблескивая золотыми погонами !"- гремел Семён, нервно расхаживая по кабинету. Мы только успевали поворачивать голову за не находящим себе места Семёном. Моня стоял, едва держась на ногах. Семён приказал Моне набрать номер кассы. Когда на звонок ответила кассирша Светочка, Моня передал трубку Семёну. Тот ругал Светочку на чём свет стоит, потом долго выслушивал её и, наконец, ласково поблагодарив, положил трубку. "Ну, всё хорошо! Мы спасены! Светочка договориться со стюардессами, которые разрешат генералу взять с собой большой чемодан и пронести в салон самолёта. При полёте будет на нём сидеть. Вместо чемодана может взять небольшой складной стульчик, с которым генерал обычно ездит на рыбалку. "Моня,- обратился ласково к нему Семён,- отнеси билет генералу и обязательно всё расскажи, а то он может не взять с собой чемодан или стульчик, и тогда по твоей вине ему придётся стоять весь полёт. Возвратиться в Одессу, поотрывает нам головы. Тебе, Моня не страшно умереть от рук бравого генерала, так как ты ничего, как холостяк, не теряешь, а у меня останется вдовой жена и двое сирот детей. Держись, Моня и всё будет нормально. Только ты прямо с порога, отдавая билет, всё выпали генералу, не давая слова ему сказать, пока всё ни расскажешь. Не забывай, что ты боевой и бесстрашный офицер милиции. Давай, с Богом!" - напутствовал Семён побледневшего Моню, который с трудом удержал билет в явно трясущихся руках. На полусогнутых ногах Моня покинул кабинет. Мы стали ждать его возвращения. Вскоре услышали, как кто-то, отыскивая ручку, царапается в дверь, которая наконец открылась, и Моня буквально вполз в кабинет, так как его коленки непроизвольно всё время предательски сгибались. Лицо Мони невозможно было узнать. Оно стало неестественно белым, жалко перекосившись. Наступила гробовая тишина. И тут мы услышали хриплый шёпот, исходивший от Мони. Он поведал, что всё сказал генералу, у которого от услышанного сначала вылезли глаза из орбит, потом он побагровел, и ударив двумя кулаками по столу, с матом выгнал его из кабинета, приказав немедленно направить к нему Семёна. После этого Моня, обессиленный, рухнул на стул. Семён налил ему стакан воды, по-отцовски потрепал по голове, и с мучительным вздохом посетовал на то, что подчинённые вечно что-то натворят, а отдуваться приходится ему. Он предположил, что Моня сказал генералу про чемодан, а про любимый стульчик забыл. Моня сразу же оживился, и даже обиделся на начальника, сказав, что у него хорошая память, что он окончил юрфак университета с красным дипломом, что сначала сказал именно о стульчике, и только потом про чемодан. Наигранно шаркая ногами, Семён вышел из кабинета.
   Вернулся он не скоро. Мы уже стали предполагать, что генерал прямо в кабинете содрал погоны с Семёна, и тот уже влился в армию одесских бомжей. Но тут с треском раскрылась входная дверь, и перед нами предстал с широкой улыбкой Семён. Неожиданно заявил, что уже конец рабочего дня и потому можно спокойно в знаменитом пивбаре "Гамбринус" справить поминки, после чего сделал длительную паузу, во время которой у всех отвисли челюсти и раскрылись  рты. "Да не волнуйтесь! Потеря касается лично меня. Я сегодня похоронил деньги, которые потратил на билет для доброго генерала. Он забыл мне их вернуть, но не забыл объявить устный выговор. Я согласился на такую сделку, и не стал напоминать про эти несчастные копейки."
   Мы до глубокой ночи сидели в шумном и всегда многолюдном баре. О чём только не говорили. Постоянно раздавался наш дружный хохот, который слышали не только посетители пивбара, но и те, кто в это время проходил мимо, и потому посчитал своим долгом немедленно в его заглянуть, чтобы узнать, что там происходит без его участия. Семён подозвал хозяина-бармена и сказал, что он стал хуже самого жадного одесского биндюжника, так как постепенно превращается в жалкого жлоба. Отлично видит, как мы своим присутствием крутим рекламу его заведению, а он делает вид, что к нему деньги в карман текут рекой без нашей помощи. Расторопный бармен всё понял, и через пару минут на столе появились бокалы, наполненные янтарным пивом с гигантской шапкой из белой пузырчатой пушистой пены. По стенкам бокалов с холодным пивом весело сбегали капельки росы. Рядом с запотевшими бокалами стояло громадное блюдо с отварными красными раками, которые выпучив чёрные бусинки-глазки, равнодушно ждали своей печальной участи. Прежде чем начать пить пиво, я почему-то сначала сдул пену, чего раньше никогда не делал. Семён тут же мне сделал замечание, сказав что я себя веду, как чопорная английская королева на званом обеде. "Надо сначала, - поучал меня Семён,- поцеловать пиво так, чтобы у тебя над губой появились белые усы из пены, и только потом начать наслаждаться чудо-напитком." Было весело и уютно. В такие моменты очень трудно заставить себя подняться и покинуть гостеприимный старинный бар, размещённый в глубоком полутёмном погребе между Преображенской и Дерибасовской, знаменитыми улицами.
   Я описал только несколько картинок из жизни Одессы, которые мне запомнились, как весёлые и счастливые дни моей молодости, проведённой в тихой, спокойной, благополучной и всегда весёлой Одессы. Никто тогда не мог представить, что пройдёт какое-то время и власть на Украине путём переворота захватят ярые нацисты, что по улицам Одессы с факелами в руках по ночам, наводя страх и ужас на одесситов, будут маршировать фашистские украинские молодчики. Они потом в Доме профсоюзов заживо сожгут несколько десятков жизнерадостных одесситов. С бандеровскими флагами будут собираться возле памятника Дюку, разрывая ночную тишину зловещими гортанными криками: "Москаляку на гиляку, коммуняк и жидив-на ножи!"
   Одесса, в которой живёт много евреев, сейчас не смеётся. Она затаилась. Не хочется верить, что это происходит с моей любимой Одессой. Господи! Помоги одесситам выстоять против украинской коричневой чумы, чтобы им не пришлось пережить новые погромы, которые когда-то пережили.
   Не может быть, чтобы одесситов покинула радость жизни. А "дух силён радостью," - сказал римский поэт и философ Лукреций (ок. 99-55 до н.э.)

Леонид Утёсов: "Ах, Одесса моя", "Одесский порт".

ОДЕССКИЕ ЗАРИСОВКИ ДВА.
(О том, как женили оперативника ОБХСС Моню).

" Никто не принуждается к заключению брака,
но всякий должен быть принуждён подчиниться
законам брака, раз он вступил в брак."

Карл Маркс.
 

   У меня только начался отпуск, который продлится сорок пять дней. Всё это время я буду проводить в Одессе, где живут многочисленные родственники моей жены. Родная сестра жены, с мужем Юрой живут недалеко от Аркадии, близко от моря. Здесь я люблю купаться. Другие наши родственники живут в частном секторе, в районе 16 станции Большого Фонтана. У них прекрасные фруктовые сады. Фрукты любые. Ешь их прямо с деревьев, усыпанных яблоками, грушами и сливой. Дореволюционной постройки дома расположены в непосредственной близости от моря. В нескольких метрах от берега из воды торчат небольшие скалы, облепленные со всех сторон мидией. Надерёшь их, не ныряя глубоко в море, большую авоську, и домой. А там на чистом свежем воздухе из мидий готовь всё, что только можешь придумать. Накупавшись и наевшись мидий, на стареньком трамвае, звенящим всеми своими видавшими виды железками, еду в Центр Одессы. Начинаю бродить по её улицам, любуясь красотой старинных зданий. Хожу по музеям, которые любил посещать, когда ещё учился сначала в специальной оперативной школе милиции, а затем на юрфаке госуниверситета. Находившись по городу, обязательно захожу в городское управление милиции, где работает в ОБХСС мой свояк. Он, как и я, учился в милицейском учебном заведении. У него на работе я могу перед тем, как отправиться домой, напиться холодной воды из пузатого металлического сифона, который с такой силой выбрасывает струю прозрачной воды, начинённой газовыми пузырьками, что едва удерживаешь в руке стакан.
   Юра чистокровный украинец, обладающий юмором, который не уступал одесскому еврейскому. Видимо, поэтому он быстро сдружился с начальником отдела Семёном, с которым вместе разрабатывали операции по розыгрышу какого-нибудь сотрудника. Когда я зашёл к нему в кабинет, он, довольно потирая руки, сказал, что я пришёл вовремя, так как в пять часов закончится начатая месяц с лишним назад операция в отношении молодого сотрудника отдела Мони. Так как до пяти оставался целый час, то Юра подробно мне рассказал, как он с Семёном женил Моню. Парню было под тридцать, а он никак не мог повести в ЗАГС любимую девушку, с которой встречался уже год. Он часто оставался у неё ночевать, но домой возвращался обязательно под крылышко своей мамани, расчётливой тётушки Двойры, категорически возражавшей против скоропалительного брака любимого сына. Её старшая дочь жила с мужем отдельно в хорошо обставленной квартире. Двойра всегда ставила сестру в пример неразумному Мони, который так рано захотел надеть кандалы и оковы сразу на две единственные ноги. Хочет наклепать нищих внучат, которые будут приходить к бабушке только ради того, чтобы хотя бы увидать, что такое борщ? А вот сестра Сарра, хотя и вышла первый раз замуж в сорок лет за престарелого, но богатого человека, ни в чём не знает нужды. К тому же свой единственный глаз муж, годящийся ей в дедушки, давно поставил на край могилы. Дай Бог, если с ним что-нибудь случится, Сарра всегда сможет уехать в Израиль, искать молодое счастье. С такими деньгами примет не только Израиль. Так поучала Двойра своего сына. Всё это Моня как-то рассказал своему начальнику, который отругал за то, что он так жестоко пьёт целый год красивую кровь приличной девушки Розы. Моня сказал, что маму он не может ослушаться, так как она ему желает только добра и счастья во всей его ещё совсем молодой жизни.
   Как-то вечером к себе в кабинет Семён пригласил Моню. Кроме их в кабинете с серьёзным и загадочным видом находился Юра, который будучи членом парткома управления, выступал в роли представителя всей КПСС. Закрыв на ключ дверь, чтобы никто не подслушал серьёзный секретный разговор, Семён, дрожащим от волнения голосом и важности вопроса, сообщил Моне, что коммунистическая партия приняла решение возложить на него большую и ответственную миссию: отправить в командировку в Китай, минимум, на год. Китайские браться зашились в борьбе с расхитителями социалистической государственной собственности. Им срочно нужен консультант, а они за оказанные деловые услуги будут еженедельно платить большие деньги в любой валюте, которую пожелает получать консультант. Будет обеспечен переводчиком, секретаршей, небольшой для проживания охраняемой виллой, и водителем с машиной. Питание в лучших ресторанах за счёт китайского государства. На подбор толкового советского проверенного кадра китайцы дали ровно месяц. Поставили условие: консультант должен быть не старше тридцати лет, в меру пьющий, некурящий и любящий кушать рис только палочками. Руководство управления и партийная организация посчитали кандидатуру Мони самой подходящей, так как он отвечал всем требованиям китайских друзей. От услышанного у Мони закружилась голова, покраснели щёки и зарделись уши. Но тут же Семён охладил его пыл, сказав что, как всегда, вмешались сотрудники КГБ. Они заявили, что выпустят работника милиции из СССР только вместе с женой, которая могла бы контролировать за рубежом моральное поведение своего мужа, чтобы никто не смог его спровоцировать и скомпрометировать с помощью какой-нибудь красавицы-китаянки, или другой иностранки-разведчицы. Окончив свою пафосную речь, Семён задумчиво опустил голову, а Юрий, надув важно щёки, впиваясь глазами в раскрасневшееся лицо Мони, строгим голосом спросил: готов ли Моня выполнить задание дорогой и любимой партии? Моня в знак согласия готов был кинуться с объятиями к Юрию, но тут его патриотический порыв прервал каверзным вопросом Семён: - "А как быть с женой?" Наступила зловещая тишина. На выручку Мони пришёл сам же Семён. Он сказал, чтобы Моня мчался домой, и подробно всё рассказал доброй и умной тётушке Двойре, заверив её от имени партии, что она будет ежемесячно получать из Китая такие переводы, которые ей никогда не снились в самом фантастическом сне. А посылки с дорогим изысканным барахлом не будет успевать получать и распечатывать. Одесские комиссионки она забьёт разными модными вещами, и потому не будет знать, куда девать деньги. Может быть, что-то придумает одна из умнейших женских голов в Одессе. "Утром расскажешь, чем закончился разговор с любимой маманей,-" закончил Семён напутственную речь, приобняв Моню за плечи, и по-отцовски подталкивая к открываемой двери.
   Утром Моня стоял возле закрытого кабинета начальника, нервно ожидая его прихода. Когда вслед за начальником он влетел в кабинет, на ходу сбивая аккуратно составленные у стола для совещания стулья, прокричал во весь дух одну фразу, от звука которого, сидевшие на подоконнике голуби, дружно захлопали крыльями и помчались от перепугавшего их окна. Так как Семён особенно не среагировал на первый крик радостного Мони, тот прокричал снова: "Вопрос решён!" Глядя на Семёна счастливыми глазами, Моня подробно рассказал, как происходил разговор с мамашей. Услышав такую сногсшибательную новость и после осмысливания всех ответов на нескончаемые свои вопросы, торжественно сказала, что её мальчик истрадался диким одиночеством, а она исхудала от того, что до сих пор не имеет хорошеньких внуков, рождённых от красавицы Розы. Двойра распрямилась во весь свой богатырский рост, и пуская материнскую слёзу, как заклятье проговорила: "Моня, мой дорогой мальчик, ты больше не имеешь права одиночество играть на мою седую голову и на мою нерву! Ты должен немедленно взять её в руки." "Розочку,?" - тут же перебил маму обрадованный Моня. "Нет! Карьеру!!- выкрикнула Двойра. Но я вас с моей любимой девочкой Розочкой срочно благословляю на счастливый брак, и желаю скорейшей поездки в бесподобный дорогой мне Китай."
   Моня официально зарегистрировал брак с безумно радостной Розочкой. Чуть ли не половина личного состава управления милиции два дня и две ночи, в субботу и воскресенье, гуляли в ресторане, расположенном на втором этаже пассажирского морского вокзала. Из всех раскрытых окон раздавалась музыка "Семь сорок", под которую не танцевал только тот, кто уже самостоятельно не мог встать из-за стола. Моня на зависть гостям всё старался кушать только по-китайски, палочками. У него это неплохо получалось.
   Сегодня в пять часов должен был возвратиться из КГБ Семён, и передать окончательное решение этой серьёзной бдительной организации. Приход Семёна ждали с нетерпением. Когда он пришёл, то сразу брякнул, что все плохо считают дни, так как не уложились в срок, который отпустили китайцы. Перебрали лишних пять дней. Поэтому в Китай поехал какой-то подобранный на всякий случай сотрудниками КГБ дублёр Мони, который был давно женат. К удивлению всех, Моня к известию отнёсся очень спокойно. А Семён, чтобы успокоить Моню окончательно, заявил, что сотрудники железного ведомства могут Моню отправить в такую же командировку, но в Японию. Так как это капиталистическая страна, где могут попытаться завербовать советского человека, то Моня должен будет ехать один, оставив, как заложницу, молодую жену в Одессе. Моня не выдержал и закричал, что ни одна партия в мире не сможет заставить его бросить беременную жену, и куда-то мчатся ради каких-то тряпок. "А что скажет по этому жуткому поводу нами уважаемая тётушка Двойра," - хитро улыбаясь, спросил Семён. Моня заверил, что дорогая мама никогда не позволит, чтобы её любимый сын где-то на чужбине начал снова страдать от одиночества, и от отчаяния что-нибудь сделать с собой. Мама просто это не переживёт. Молодой муж заявил, что этим он припугнёт любящую его мамашу. Все успокоились. Надеялись на то, что тётушка Двойра никогда вместо любимого сына не оставит возле себя невестку, а своего дорогого мальчика отправит в далёкую Японию на мучения от одиночества. Сотрудники отдела мамашу Мони стали называть тётушкой Двойрой после того, как только первый раз на дне рождения Мони отведали приготовленную ею фаршированную рыбу. Хотя все они были одесситами, и хорошо знали вкус фаршированной рыбы, такую вкуснятину они ели впервые.
   Вечером всем отделом пошли пить пиво в пивной бар "Гамбринус," чтобы отметить сорвавшуюся командировку Мони в Китай. Я-то знал, что Семён и Юра будут пить янтарное пиво за успешно проведенную операцию по организации бракосочетания медлительного на решение Мони и счастливой девушки Розы, которая больше года не могла любимого мужчину затащить в ЗАГС. Это, видимо, связано с тем, что она никогда не работала на оперативной работе, и потому не знала, как разрабатываются хитроумные оперативные мероприятия с успешным их проведением.

ОДЕССКИЕ ЗАРИСОВКИ ТРИ.
(тюльпаны)

" Когда смеёшься над людьми, на них не сердишься.
Юмор учит терпимости, и юморист - когда с улыбкой,
а когда и со вздохом - скорей пожмёт плечами, чем
осудит. "

Моэм Уильям Сомерсет ( 1874-1965 ) -
английский писатель.
 

   В этот раз Первомай я решил отметить в Одессе. Я хорошо знал, как керчане празднуют Международный день весны. Знал, как широко празднуется День Победы с ночным факельным шествием молодёжи по городу, и с восхождением на гору Митридат, где горожане вспоминали и поминали погибших на войне. Если по приказу МВД СССР следователей категорически запрещалось задействовать на любые другие мероприятия, то на 1 Мая и 7 Ноября их обязательно привлекали для поддержания общественного порядка. Так как я находился в отпуске, то избежал участи несколько часов подряд находиться в самой гуще толпы и всех событий. Теперь я мог спокойно посмотреть на одесситов, отмечающих эти праздники.
   Как всегда, я остановился у родителей жены, с которыми проживали её сестра с мужем Юрием. С ним я учился сначала в специальной школе милиции, а затем на юрфаке Одесского госуниверситета. От милиции он получил квартиру на улице Бебеля. И так как она пустовала, то я в ней ночевал. На улицу Челюскинцев, к своим одесским родственникам я приходил, чтобы перекусить, а затем снова махнуть пешком в город, чтобы любоваться его красотами в дневное и ночное время. Набив хорошо ноги и прилично устав, я заходил в ОБХСС Горуправления милиции , где Юрий работал уже старшим опером этого отдела. О том, как ребята отдела любили пошутить и кого-нибудь разыграть, я не буду рассказывать, так как таких историй было много. О некоторых я написал. К моему очередному приезду начальник отдела Семён, закадычный друг Юрия, за одну из проделок уже имел выговор от генерала милиции, начальника ГУ. А Юрия пока Бог миловал, хотя он всегда вместе с Семёном разрабатывал все розыгрыши.
   Вся страна, в том числе и Одесса, усиленно готовились к одному из главных и широко отмечаемых праздников Страны Советов. За день до праздника Юра при встрече вечером сказал, что завтра утром он и ещё один опер Кузьма, находящийся в отпуску, поедут в поля за Одессу, чтобы нарвать тюльпанов для личного состава управления, и, в первую очередь, для любимых женщин. Сам генерал разрешил использовать служебный газик, называемый в народе " бобиком", с открывающейся сзади дверкой. Все, кто закончил спецшколу, могли управлять автомобилями, так как там получили шоферские удостоверения. Кузьма закончил школу раньше нас с Юрой на один год . В поля должен был вести машину Юра, а назад Кузьма. Юра мне предложил поехать вместе с ними. Конечно же, я немедленно согласился.
   Рано утром следующего дня ребята заехали за мной на улицу Бебеля, и мы помчались. По дороге и мне довелось поуправлять дребезжащей и хорошо послужившей милицейской машиной. В салоне было только два кресла, для водителя и пассажира. По бокам приделали сиденья-скамьи , на которые усаживали задержанных, чтобы доставить в милицию. Между этими сиденьями оставался узкий проход.
   Поле было усыпано тюльпанами разных цветов. Но преобладали красные, отчего поле, протянувшееся до самого горизонта, казалось громадным ярким ковром, который нехотя от дуновения лёгкого ветра колыхался от края до края, переливаясь волнами, ритмично, то поднимая, то опуская его края, отчего казалось, ещё немного, и ковёр-самолёт улетит в небо. В машине я полудремал, поэтому едва улавливал какой-то разговор между Юрой и Кузьмой. Здесь же, в поле, сон сняло, как рукой. Хотелось раскинуть руки, и бежать до самого горизонта туда, где он визуально соединялся с небом. Хорошо перекусив, мы принялись за работу. Старались рвать нераскрывшиеся бутоны, чтобы тюльпаны, распускаясь в вазах, подольше хранили свою свежесть. Хотя ещё не наступило лето, солнце довольно прилично припекало. Мы сняли рубашки. Ни у меня, ни у Кузьмы не было головного убора, поэтому часа через два наши лица по цвету сравнялись с маками. А пробыли мы в поле больше двух часов. Мы не только рвали цветы, но и дышали чистым, весенним, прозрачным воздухом, какой в городе не купишь и не найдёшь ни за какие деньги. Там воздух пронизан выхлопными газами многочисленных автомобилей, снующим по дорогам широких улиц Одессы. Так как тело нещадно обожгло ласковым солнцем, пришлось надеть рубашки, чтобы окончательно не сгореть. Юра же не снимал рубашку, как и низко натянутую на лоб бейсболку с длинным козырьком, тень от которого закрывала всё лицо до самой груди. По сравнению с нашими с Кузьмой лицами, лицо Юры походило на лицо покойника или только что вытащенного трупа из воды.
   Тюльпанов нарвали полный кузов автомобиля. Они были везде, на сиденьях, и на полу. Я едва нашёл для себя место, чтобы сесть и не подавить полевые красавцы цветы. Мы приехали в управление почти что к концу рабочего дня. Дежурный сержант открыл нам ворота, и мы заехали в гораж. Проезжая мимо сержанта, Кузьма попросил его позвонить сотруднику отдела Мони и позвать к машине. Юра перед въездом во двор управления перелез ко мне, поэтому сержант его не видел, как и меня.
  Как только машина заехала в гараж, Юра сказал, чтобы я встал где-нибудь незамеченным в гараже. Кузьма вылез из-за руля и остановился возле дверцы, печально опустив голову. Не прошло несколько минут, как в гараж влетел жизнерадостный Моня. С собой он прихватил трёхлитровый бутыль, наполовину заполненный водой. Видимо, хотел для себя лично выбрать наиболее красивые тюльпаны. Он бойко спросил: "Где!?" Кузьма, не поднимая головы, молча протянул руку в сторону задней дверцы автомобиля. Моня, прижимая к груди одной рукой бутыль, другой открыл дверцу. Он увидел лежащие, где только можно, сотни тюльпанов. А прямо на полу, у самого края кузова, покоилась с плотно закрытыми глазами голова Юрия. Дальше было видно его вытянувшееся безжизненное тело с крещёнными руками на груди. У бледного лица Юры тоскливо лежали поникшие тюльпаны. Моня от увиденного непроизвольно отпустил руку, которой держал бутыль, и она грохнулась на пол, разбрасывая во все стороны осколки, и облив водой красивые его босоножки и белоснежные носки. " Боже мой! - вскричал Моня. Что это всё у нас значит!?" " Это значит, - скорбно ответил Кузьма, что Юра погиб смертью храбрых в борьбе с расхитителями соцсобстенности." Моня присел на корточки, обхватив голову руками, раскачивая её из стороны в сторону, и тихонько поскуливая, как щенок, оставшийся без мамки. " Ну как! Ну, как всё это могло стать?!"- твердил Моня одну и ту же фразу. И тут Кузьма, едва сдерживая слёзы, поведал историю геройской смерти коллеги по работе. Оказалось, что по дороге они с Юрием увидели тяжело груженную впереди идущую машину, кузов который был забит мешками с цементом. Из-за перегрузки машина едва двигалась по поднимающейся вверх дороги. Они сразу поняли, что цемент похищенный, так как ни на одном из них не было никакой маркировки. Решили машину задержать. И вот, когда до машины жуликов оставалось несколько метров, их машина неожиданно заглохла и остановилась. Юра не растерялся, выскочил на дорогу и помчался догонять машину жуликов, чтобы уцепиться за задний борт. Неожиданно из-за мешков появился какой-то здоровенный мужик, видимо, охранявший наворованное, который стал в Юру бросать мешки с цементом. Один мешок угодил Юрию в грудь, сбил его с ног, и он, как сноп, свалился на горячий асфальт. Когда он подбежал к Юрию, тот уже не дышал. У него на глазах лицо Юры побледнело, а губы стали серыми. Он бережно поднял тело друга и отнёс в машину. " Так не стало твоего свата, который помог тебе жениться на Розочке, -" закончил свою скорбную речь Кузьма. Потом он обнял за плечи Моню, сказал, чтобы тот взял себя в руки, пошёл позвать ребят, чтобы тело покойного перенесли в клуб. Не могло же тело героя лежать в гараже, провонявшимся бензином. Моня поднялся с корточек и, вытирая постоянно набегавшие слёзы, поплёлся в здание. Мне только оставалось слушать и думать, чем всё это закончится. Как только он скрылся, Кузьма тут же помчался из гаража домой. Юра подскочил, и потащил меня за собой к запасному входу в здание, от которого у него всегда был с собой ключ. Его кабинет находился в самом конце коридора, рядом с запасным выходом, которым он иногда пользовался, чтобы побыстрее оказаться в кабинете, когда опаздывал на работу, или не хотелось идти несколько лишних десятков метров до центрального входа.
   Прошло несколько минут, и мы незамеченными прошли в кабинет Юры. Довольный проделкой, в которую поверил добродушный Моня, Юра полулёг в глубокое кресло, вытянув с удовольствием ноги, и запрокинув назад голову на спинку кресла. Глаза у него были прикрыты. Я понял, что он решил отдохнуть. Потому я тихонько отошёл в угол его кабинета, где за платяным шкафом стоял столик, за которым стал готовить кофе.
   В это время к гаражу стали прибегать сотрудники, которых Моня оповещал о трагедии, заглядывая в каждый кабинет. От волнения он сразу же забежал на третий этаж, откуда начал всех оповещать об убийстве Юрия, спускаясь с этажа на этаж. Услышав такую печальную весть, мужчины суровели лицами, а женщины в голос начинали рыдать, не забывая сказать, каким хорошим человеком был Юра. И тут же, все мчались к гаражу.
   В гараже стоял одесский гвалт. Никто ничего не мог понять. В гараже сиротливо стояла машина, забитая тюльпанами. Только нигде не было оставшегося в живых Кузьмы и трупа Юрия, погибшего от рук бандитов. Кто-то решил, что тело Юры уже перенесли в клуб, и потому несколько человек помчались туда, на ходу рассуждая, как достойно организовать похороны. Спустился из своего кабинета и сам генерал, который стал давать указания по розыску трупа убиенного. Звонили домой Кузьме, но со слов жены, он домой ещё не вернулся. Было по всему видно, что генерал очень тяжело переживал случившееся, но старался не уронить мужественность начальника большого коллектива.. Команды отдавал громким, чётким голосом.
   Я услышал, как медленно кто-то открывает дверь кабинета. На пороге стоял Моня. Увидев полулежащий в кресле труп Юрия, он застыл, как вкопанный, потеряв дар речи. Он стал широко раскрывать рот, тяжело втягивая воздух, и пытаясь что-то вымолвить. Но слышен был только хрип насмерть перепуганного человека. Потом он оторвал от пола будто свинцом налитые ноги, и стал пятиться назад, не спуская немигающих глаз с лица Юры. И тут раздался вырвавшийся из глубин нутра Мони душераздирающий крик: " Труп Юры лежит в кресле!" Когда в кабинет ворвалась толпа сотрудников, Юра стоял посреди кабинета, с удовольствием потягивая ароматный кофе. Вышел и я из своего угла. Стало так тихо в кабинете, что было слышно, как кофе переливается из чашки в улыбающийся рот Юры. Увидев живого и невредимого Юру, Моня стал медленно валиться на пол. И он, конечно же грохнулся бы на него, если бы два сотрудника не успели вовремя подхватить его под руки. Моня стоял на полусогнутых ногах, безвольно опустив голову на грудь. Вскоре услышали приближающееся тяжёлое сопение грузного генерала. Окинув всех зорким генеральским оком, начальник, обращаясь к тут же находившейся секретарше, медленно, разделяя слова ,чётко произнёс: " Женечка, немедленно вернитесь в кабинет и напечатайте приказ об объявлении Мони строгого выговора за срыв рабочей обстановки в управлении". Заместителю по кадрам сказал срочно организовать внеочередную диспансеризацию Мони, обратив внимание психиатров на психическое состояние этого странного сотрудника. Юра всем присутствующим рассказал, что он очень устал от сбора тюльпанов, утром ему рано пришлось вставать, и потому он прилёг на пол машины поспать. У него есть такая привычка - спать со скрещёнными на груди руками. Когда проснулся, то увидел, что машина стоит в гараже, Кузьмы нет, и потому пошёл к себе в кабинет, куда вскоре пришёл его родственник, то есть я. Все успокоились и пошли вытаскивать из машины тюльпаны. Они не забыли выволочить несчастного Моню. Он покорно перебирал плохо слушавшимися ногами, не произнося ни слова. Коллеги сочувственно на него поглядывали, понимая что дни работы Мони в органах милиции сочтены.

Михаил Жванецкий. "Как шутили в Одессе".

   Юра допил кофе, а потом быстро направился к двери. Когда я спросил, куда он направился, коротко бросил: " К генералу!" Он вернулся только минут через двадцать. Не дав мне задать вопрос, довольно улыбаясь, радостно произнёс:" Всё нормально! Генерал дал указание Женечке в приказе поменять фамилию Мони на мою." Мы пошли домой, забыв взять с собой по букету тюльпанов, из-за которых случилось то, о чём я рассказал выше.

 ОДЕССКИЕ ЗАРИСОВКИ ЧЕТЫРЕ.
( последняя мистификация)

" Ничего более не боится человек так, как смеха...
Боясь смеха, человек удержится от того, от чего
не удержала его никакая сила. "

Гоголь Николай Васильевич ( 1809-1852 ) -
русский писатель.
 

   Шли годы. Изменялись мы, кто в лучшую, кто в худшую сторону. Я уже был начальником следственного отдела. Так как была очень высокая нагрузка на каждого следователя по расследованию уголовных дел, то я не только руководил личным составом, осуществляя должный контроль за работой каждого следователя, но и сам, как подчинённые, проводил расследование. Расследовал иногда дела, по которым в качестве обвиняемых проходили некоторые мои товарищи и друзья детства и юности, которые в жизни выбрали преступный путь.
   Работать приходилось по 10-12 часов в сутки без выходных и праздничных дней. Не каждый год уходил в отпуск. Мог взять несколько дней, чтобы дать организму хоть какую-то передышку. Разумеется, не было смысла куда-либо выезжать. Потому несколько лет не был в Одессе, отчего очень скучал за этим чудным городом, где я провёл молодость. С родственниками-одесситами я и жена общались по телефону. Мой свояк Юра как-то мне поведал о том, что он перевёлся из ОБХСС в следственное управлении УВД Одессы. Захотелось ему в полном объёме использовать юридические знания. Проводил расследование по наиболее сложным уголовным делам. По голосу чувствовал, что ему очень нравилась эта работа. Но прошло какое-то время, и он заговорил о том, что надоело заниматься пустяками, и что хочется себя попробовать на расследовании более сложных делах, по которым ведут расследование только следователи прокуратуры. Я отлично понимал его, так как хорошо знал, что в те годы уголовные дела, возбуждённые по особо тяжким преступлениям, скажем, тех же убийств, расследование проводили следователи прокуратуры. Юра несколько раз подавал рапорт о его переводе из органов милиции в прокуратуру. Каждый раз ему в этом отказывали. Действительно, тогда такие рокировки личного состава не допускались ни при каких обстоятельствах. К тому же Юрий очень хорошо проявил себя на следственной работе, всё время ходил в передовиках. Какой начальник захочет терять толкового работящего сотрудника. На все его доводы у руководства был один ответ: ты - коммунист, будь добр, работай там, куда тебя поставила партия. А против такой позиции милицейского начальства нет никакого смысла воевать, так как это всегда можно было расценить, как несогласие с проводимой линией партии по кадровому вопросу в правоохранительных органах Страны Советов. Практически невозможно было грамотному толковому сотруднику, являющимся коммунистом, уволиться по собственному желанию. Как тогда шутили менты - уволиться можно одним путём: выносом тела вперёд ногами. Так что моему свояку-коммунисту приходилось подчиниться воле партии. Но настроение у него уже было совсем не таким, каково оно было, когда он работал в ОБХСС, где вместе со своим другом начальником отдела Семёном успешно проводили всевозможные операции по розыгрышу коллег по службе.
   Как-то позвонила сестра жены и со слезами рассказала, что с Юрой что-то произошло страшное и необъяснимое. В настоящее время находится в областной психиатрической больнице, где проходит какое-то исследование по состоянию его психики. В больницу он был направлен по ходатайству милицейского руководства. К нашему удивлению, родственница нисколько не возмущалась тем, что Юра попал в психушку. Сказала, что последнее время она сама стала замечать странности за своим любимым мужем. Всегда весёлый и жизнерадостный стал молчаливым и угрюмым. Но самое печальное то, что он порой или не отвечал на вопрос, или говорил невпопад какую-то бредятину. Ему стало казаться, что он видит, как за ним следят даже дома. Сестра жены по простоте душевной такое поведение Юры сначала объясняла его усталостью. Но потом, когда странное поведение стало всё чаще проявляться, она даже обрадовалась тому, что его поместили в больницу и врачи поставят диагноз, что даст возможность правильно лечить его от психического расстройства. Эскулапы-психиатры её приглашали в больницу и долго беседовали по поводу поведения мужа в домашней обстановке. Она не стала ничего скрывать и рассказала всю правду. Ей врачи пообещали провести исследование за месяц, но не менее. Юра в руках психиатров находился уже две недели.
   Услышав такую информацию о своём друге, я уговорил своё начальство дать мне незапланированный отпуск. Назвал причину. Мне, безусловно, пошли навстречу. В то время из Керчи в Одессу летал самолёт ЯК-40. Заплатил 17 рублей 50 копеек, и через час уже шагаешь по одесскому аэродрому. Меня встречала жена Юрия. Мы с ней проговорили весь вечер до глубокой ночи. Нас убивало то, что у Юры фундаментально поехала крыша, и мы не могли даже представить, чем закончится его болезнь, связанная с нервной системой, которой когда-то завидовали все коллеги.
   Так как я знал, что к Юрию в больницу никого не пускают, утром следующего дня я пошёл на встречу с его начальником, который меня принял очень тепло. Борис Львович был гораздо старше меня. Он давно мог уйти на пенсию, но его, как профессионала, руководство уговорила ещё поработать. Начальник отдела был чуть выше среднего роста, среднего телосложения. Добрые внимательные глаза, которыми он смотрел через очки с толстенными стёклами. Удивительное дело: у него были совершенно белыми от седины виски, а коротенький чёрный чубчик, закрывающий верхнюю часть лба, не имел ни одного седого волоса. Отличительной частью его лица были маленькие короткие "ефрейторские" усики, которые, как мне показалось, он слегка подкрашивал. В душе я почему-то подумал, что если Бориса Львовича хорошо загримировать, он будет похож на небезызвестного Гитлера. Но я быстро от себя отбросил эту кощунственную мысль. Он подробно рассказал о последних днях работы Юрия перед его помещением в больницу. Знал, что когда Юра последний раз принёс рапорт генералу на увольнение, то у них произошёл очень неприятный разговор. Юра окончательно замкнулся. А потом с ним стали происходить непонятные вещи. Приносил дело вроде как для консультации, а сам начинал рассказывать, как он недавно возвратился с Марса. Иногда подскакивал со стула и начинал хлопать ладошами, бегая по кабинету, утверждая, что бъёт летающих мух, которых налетело полный кабинет. При этом он осторожно поглядывал на дверь, и говорил, что за ним постоянно следят защитники насекомых. В общем, пришлось Борису Львовичу о странном поведении Юрия доложить руководству управления. Так Юра попал в психушку. Я с искренней благодарностью пожал руку Борису Львовичу, и мы расстались.
   Я продолжал находиться в Одессе, надеясь увидеть Юру, выпущенным из психушки. Он появился совершенно неожиданно, похудевшим и побледневшим, но весёлым и жизнерадостным. С порога сказал, что он больной чудак, и потому может вытворять что только стукнет в больную на всю катушку голову. Он торжественно показал заключение исследования, в котором было указано, что Юра страдает приступообразной формой шизофрении, проявляющейся бредовыми и галлюционнарными расстройствами. Ему было противопоказано работать в органах милиции. Мы никак не могли понять, чему радуется Юра. И тогда он рассказал о последним разговоре с генералом, который заявил, что Юра так надоел ему со своими рапортами, что теперь он из-за принципа сделает всё возможное, что пока не уйдёт на пенсию, Юра не сможет уволиться или перевестись в прокуратуру, которую генерал почему-то откровенно не любил. Юра, набравшись наглости, предложил поспорить на ящик коньяка, что лично сам генерал подпишет приказ о его увольнении. Ещё Юра сказал, что его игра в психически больного едва не провалилась. Во время консилиума врачей-психиатров некоторые светила науки вслух говорили, что Юра умело валяет дурака. И тут Юра стал кричать, чтобы его немедленно отпустили, так как он должен выполнить великую миссию - застрелить чудом выжившего Гитлера, который сумел внедриться в органы милиции и возглавить следственное управление. Он сказал, что только он один в Борисе Львовиче узнал Гитлера, который сделал пластическую операцию, но допустил ошибку, забыв сбрить знаменитые "ефрейторские" усики. Как только Юра получит табельное оружие, он прямо в кабинете выпустит всю обойму в ненавистного фюрера. Услышав такое, члены медицинской комиссии дружно проголосовали за то, что Юра психически тяжело больной человек, которому опасно выдавать оружие.
   Одним словом, Юра выиграл пари у генерала, который после этого стал гордиться тем, что милиция воспитала такого умного, толкового сотрудника, который сумел облапошить эскулапов от медицины, добившись своей цели. Честный генерал тут же в кабинете распил на прощанье с Юрой бутылку коньяка. Мне позже стало известно, что когда Юра начал работать в прокуратуре, у него с пенсионером генералом милиции сложились тёплые, дружеские отношения.
   После распада Советского Союза Юра неожиданно уволился из органов прокуратуры и стал на своей машине заниматься извозом граждан. Был доволен принятым решением. Мне так и не пришлось узнать, почему Юра не захотел работать в прокуратуре в самостийной Украине. Он вскоре нелепо погиб. Как-то он, уходя в гараж за машиной, захлопнул дверь, оставив ключи в квартире. Это было в конце декабря, когда в Одессе не было снега, но были сильные морозы, отчего на улице на всём образовывались тонкие ледяные корки. Юра попытался через балкон соседа перелезть на свой балкон и проникнуть в квартиру через дверь, которую никогда изнутри не закрывали. Когда он встал на перила балкона, ноги поскользнулись, и он полетел камнем вниз с четвёртого этажа. К удивлению, все кости были целы, но было обширное внутреннее кровотечение. Давление из-за этого постепенно падало, быстро дойдя до нуля. Умер в полном сознании на руках у жены.
   Два раза в году, уже много лет подряд, на день рождения и день смерти Юры обязательно собираются его товарищи и друзья по работе. Но некоторых уже нет в живых, а кто-то, как Моня, над которым наиболее часто подшучивали, уехал в Израиль, а некоторые не могут придти и помянуть Юру из-за болезни. Я один раз был на кладбище, на день смерти Юры. Первым пришёл Кузьма, с которым я вместе с Юрой когда-то собирали тюльпаны под Одессой, и которого я с трудом узнал. Пришёл, тяжело опираясь на палку, в сопровождении солидного внука престарелый генерал. Были ещё какие-то мужчины, которых хорошо знала жена Юры, а я видел впервые. Когда мы уже выпили по второй рюмке, появился совершенно лысый с глубокими морщинами на лице Семён. Он подошёл к памятнику Юры, поцеловал выбитый на граните портрет и попросил прощения у друга за опоздание. Он задержался, так как по телефону разговаривал с Тель-Авивом, в котором живёт и здравствует Моня. Просил Моня, чтобы душа Юры далеко не улетала от земли, так как он обязательно на день рождения Юры приедет из Израиля, чтобы поговорить по душам. Когда выпили по третьей стопке , пришедшие, перебивая друг друга, стали вспоминать все розыгрыши, в которых Юра всегда был самым активным участником. Забыв, что они находятся на кладбище, присутствующие иногда не сдерживались и начинали дружно смеяться. Жизнь брала своё.

ЖИЗНЬ В БОЛЬНИЦЕ.

"Способность правильно смеяться - показатель
морального здоровья коллектива и личности."

Сухомлинский В.А. ( 1918 -1970 ) - учитель и
педагог.

   Эту историю я услышал в хирургическом отделении областной больницы Одессы. После сложной операции на почке, я лежал в общей палате, где кроме меня было ещё пять прооперированных мужиков. Кто-то уже шёл на поправку, а кто-то только отходил от наркоза. Конечно, в такой палате редко можно услышать жизнерадостный смех. После операции не до шуток.
   Я лежал у самой стены. А у противоположной стены лежал пожилой мужчина, который себя чувствовал лучше всех остальных, так как ему одному из первых сделали операцию. Он потому больше всех разговаривал. Видно было по всему, что человек многое перенёс в жизни, пострашнее сделанной ему операции. Из пожилого мужчины так и било оптимизмом, который он старался передать и нам.
   А между нами лежал дядька, на вид лет пятидесяти. Он был крупным мужчиной с очень крепким телосложением. Представлялось, что именно такие мужики руками запросто гнут подковы.. Лицо полное, розоватое, почти без морщин. Мощная шея. На голове ни волосинки, отчего большой череп всегда блестел. К нему часто из какого-то села из-под Одессы приезжала жена, маленького росточка, худенькая, тихая, спокойная женщина. Она, как хорошая служанка, делала всё возможное, чтобы угодить своему привередливому мужу. А он постоянно был чем-то недоволен. Своё недовольство он выражал довольно грубо, не стесняясь нашего присутствия. И жена всё сносила, как сносили и лечащие врачи, к которым прооперированный скандальный больной всегда имел всевозможные претензии. Первым вопросом из многочисленных других, для врачей был всегда подготовлен один и тот же:" В конце концов, мне скажет кто-нибудь из вас коновалов, почему я потею!?" Никакие доводы о том, что из-за жары на улице и в палате все потеют, его нисколько не успокаивали. Он требовал от врачей заниматься не шарлатанством, а лечить его по-настоящему, чтобы прекратилось у него потоотделение.
   Однажды мужик разошёлся не на шутку. Как обычно, утром для обхода больных пришла врач-хирург, которая провела операцию моему скандальному соседу. Фаина Абрамовна была миниатюрной женщиной, у которой халат всегда был необыкновенной белизны. Такой же белизны колпачок игриво восседал на её головке, ещё больше подчёркивая чёрные, как смоль волосы, с крупными завитушками . Говорила тихо, спокойно и очень интеллигентно. Казалось, что она не от мира сего. Вместе с ней зашла медсестра, державшая в руках тетрадь, в которую она тут же заносила все замечания Фаины Абрамовны. А та, подойдя к кровати моего спящего соседа, привычным движением сбросила со своего пациента одеяло, отчего он тут же проснулся и сразу же попытался высказать недовольство по поводу непрекращающегося потоотделения. Фаина Абрамовна наклонилась над нижней частью тела мужика, чтобы проверить, как идёт заживление шва. Насколько я понял, операция была связана с предстательной железой. Вдруг Фаина Абрамовна резко подняла голову, уставившись перепуганными глазами на медсестру. На её лице отобразился неописуемый ужас. Медсестра в свою очередь поболела, как полотно. Было видно, что ещё немного, и у неё от увиденного подкосятся ноги. Она не спускала глаз с нижней части тела больного. Казалось, её что-то навсегда загипнотизировало. У больного стали медленно, но уверенно ползти глаза на лоб. Лицо его сначала резко порозовело, а потом стало медленно бледнеть. На лбу выступили крупные капли пота. В палате стояла полнейшая тишина, как будто всё в ней живое неожиданно вымерло. И тут раздался грозный голос Фаины Абрамовны, в котором слышны были трагические нотки, как нам показалось, больше похожие на похоронный марш: " Сестра! Я хочу вас спросить последний раз. Другого больше никогда не будет. Что это всё значит? Что вы натворили!? Хирурги стараются, чтобы человек после операции выжил, а вы всё портите? Об этом ЧП я немедленно доложу заведующему отделению. Пусть он разбирается с вашей халатностью в работе. Я не могу больше терпеть этих безобразий!" Больной стал глубоко и прерывисто дышать, безуспешно ловя воздух синеющими губами. Его пальцы конвульсивно сжимали и разжимали края простыни. Медсестра давно поняла, с чем был связан вопрос хирурга, и потому, придя в себя, быстро затараторила, убеждая врача в том, что нянечка всё быстро исправит. Мужик, набравшись последних сил , тут же перебил диалог двух женщин и настойчиво потребовал немедленно сказать, что с ним произошло, и почему какая-то нянечка будет исправлять ошибку убийц медиков. Фаина Абрамовна допустила ошибку, вежливо , но твёрдо ответив:"Больной, это не ваше дело!!" Это так взорвало мужика, что он едва от негодования не выскочил из кровати. От несправедливости и такого безразличия к его здоровью бедолагу буквально трясло, как в самой страшной лихорадке. Голос его вдруг окреп, и он стал орать на всю палату, что это именно его тело врачи распанахали для опыта, как хотели, а не Фаины Абрамовны, и что речь идёт именно не о её, а о его жизни и смерти. Поэтому врач не имеет право что-либо скрывать от тяжело больного человека. Если он умирает, то должны ему об этом честно сказать в глаза, чтобы он успел попрощаться с семьёй. Он готов любую, самую страшную правду, принять с достоинством настоящего мужчины. "Если зарезали, так честно признайтесь в этом, а не ходите вокруг да около, " - стонал дядька. Врач и медсестра слушали выкрики больного с открытыми ртами. И тут мужик, пустив в два ручья слёзы, спросил тихим печальным голосом:"Скажите, доктор, я умираю?"" Он зарыдал с всхлипываниями и какими-то неразборчивыми причитаниями. Стало жаль нам на вид здорового мужика, над которым, как оказалось, витала смерть. Каждый представил себя на месте приговорённого, отчего самим было трудно удержаться от слёз. Все больные застыли в жутком ожидании ответа хирурга. Снова наступила гробовая тишина. И тут Фаина Абрамовны, взяв двумя пальчиками за кончик одеяло, грациозно накинула его на бренное тело умирающего. Почудилось, что она накрыла несчастного дядьку прощальным саваном. Даже сам мужик перестал выть, ожидая неумолимый приговор. Он не заставил себя долго ждать. Фаина Абрамовна одёрнула на себе хрустящий накрахмаленный халат, аккуратно смахнула с него невидимую пылинку и голосом преподавателя, беседующего с неразумным учеником, нравоучительно произнесла: "Больной, перестаньте немедленно рыдать. У вас нет ничего страшного! Просто ваши я..ца в г...е !!! Сестра, пусть нянечка немедленно наведёт порядок в интимных местах больного." Быстрыми короткими шажками она покинула нашу палату. И тут до всех дошла суть дела. Тишину взорвал дружный хохот абсолютно всех больных, не смотря на то, что каждый от трясущегося от смеха тела испытывал боль в месте проведения операции. Я сам, сжимая шов обеими руками , переживал, что он разлетится во все стороны от моего безудержного смеха. Грешным делом, я подумал, что нянечка, убирая "утку" из-под болезного товарища, умышленно не стала кроме этого ничем другим себя утруждать. Она, видимо, как и мы, соседи скандалиста, видела, что он, когда ему надо, спокойно вставал с кровати и шёл, куда ему захотелось. Когда же у него возникала определённая потребность, он предпочитал кричать на всю палату, что ему срочно нужна "утка." Примчавшаяся нянечка подсовывала, как она говорила, под "господина" утку и быстро уходила из палаты, изобразив на лице презрительную улыбку. Потом не только облегчившемуся "господину," но и всем нам приходилось долго её ждать. На наши общие крики поскорее унести "утку," нянечка откуда-то отвечала, что она занята действительно тяжело больным человеком. Нам ничего не оставалось, как с головой накрыться одеялом, где дышать было чуть легче. Можете только представить, что мы испытывали от последствий поедаемой соседом в неимоверном количестве пищи. А ел дядька практически всё время с короткими перерывами. Когда в палату заходила его жена, то в дверях сначала появлялись гигантских размеров торбы и кошелки, набитые под завязку всякой всячиной, и только потом бедная женщина, согнувшаяся от тяжести в три погибели.
   Наш дружный смех перебил громовой голос ожившего мужика: "Сволочи! Негодяи! Ржёте над человеком, который по грубой халатности врачей мог сгнить прямо на койке. Хорошо, что я потребовал от бездельницы врача во всём признаться. Сразу зашевелилась со своей такой же бездельницей медсестрой. Жаль, что быстро удрала. Я бы всё ей высказал, да так, что ей мало места было. А вас, раз вы ржёте, как кони, надо немедленно к чёртовой матери всех выписать, чтобы вы, симулянты, не занимали больничные койки, отчего настоящие больные не могут попасть в больницу и вовремя сделать операцию. Позорники!" - закончил свою гневную речь не на шутку разозлившийся на нас счастливо воскресший только что умирающий товарищ по несчастью.
   Он был настроен очень воинственно и, видимо, ещё долго клеймил бы нас разными нехорошими словами, если бы его проклятия не перебил голос больного, лежащего рядом с только- что умиравшим дядькой. Пожилой, но крепкий мужичок, как оказалось, во время войны был разведчиком. Награждён орденами и медалями. Дважды был ранен. На фронт попал мальчишкой, которому только исполнилось семнадцать лет. "Братцы, всех успокою своим рассказом о случившимся со мной на фронте. С каждым может такое случиться, что случилось с бедным ... " Сделав паузу, он спросил, как зовут по его мнению ароматного страдальца , и получив ответ, продолжил: - Яшей, которого незаслуженно хотели уграть врачи-вредители. Я сам однажды опозорился перед боевыми товарищами. И случилось это при следующих обстоятельствах." Ветеран с военным юмором стал подробно рассказывать о том, что с ним произошло в безжалостное военное время, когда страх может напасть на любого человека, даже самого смелого. Бесстрашным может быть только психически нездоровый человек. Просто некоторые могут в себе побеждать возникший страх и совершать поступки, которые способен совершить не каждый смертный. И они становятся героями. Хорошо сказал по этому поводу нидерландский философ Бенедикт Спиноза ( 1632 - 1677 ) - " Страх возникает вследствие бессилия духа."
   О чём поведал бывший воин, я изложу в следующем рассказе.

РАССКАЗ РАЗВЕДЧИКА ВОЕННЫХ ЛЕТ.

" ... Мужество обнаруживается в страхах и дерзаниях,
соразмерных человеку."

Аристотель Стигирит ( 384 - 322 юо н.э.) - греческий
философ.

Александр Твардовский. Василий Тёркин. "ПОЕДИНОК".

   Я не могу подтвердить или опровергнуть то, о чём рассказал обитателям больничной палаты бывший разведчик полковой разведки, весельчак и неунывающий мужчина с редким именем Аким. И не могу это сделать потому, что из-за малого возраста во время Великой Отечественной Войны не мог принимать в ней участие. Побывать несколько лет в фашистской оккупации пришлось, поэтому могу позволить себе рассуждать о том, что она представляет в действительности. Это пытаются сделать разного рода историки, политологи, философы и прочие товарищи, любители научных споров, которые родились через несколько десятилетий после окончания войны, и о ней знают только по книгам.
   Чего только ни происходит в жизни каждого человека, государств и целых континентов. Жизнь разнообразна и непредсказуема. В ней всегда рядом с действительностью существуют мистификации, сказки, мифы и просто выдумки. Может быть, рассказ Акима является также обыкновенной выдумкой, сочинённой каким-нибудь солдатом-балагуром в перерыве между боями. Но Аким на полном серьёзе заявил, что это произошло именно с ним, самым молодым солдатом в отделении разведки. Воевать он пошёл, когда ему не было восемнадцати лет. Он сам по бесшабашной молодости попросился в разведку. Его просьба была удовлетворена, так как он, несмотря на возраст, обладал приличной силой, которую развил, занимаясь боксом чуть ли не с первого класса. Прежде чем попасть в действующую часть, он прошёл трёхмесячную подготовку разведчика. На курсах учили в основном стрелять из разного оружия, хорошо владеть ножом, а главное, уметь быстро обезвредить противника и живым доставить своему командованию в виде "языка." Вот и вся военная выучка разведчика тех лет. Тяжёлое время не позволяло уделять больше внимания на подготовку.
   Как только в палате прекратился хохот, возникший в связи с тем, что скандального, неделю назад прооперированного мужика Яшу, какая-то нянечка не подмыла, а он решил, что от этого умирает, Аким, плотно прижав руку к заживающему шву, уселся на своей койке, деловито продел ноги в тапочки и приступил к рассказу.
   "Полк, в котором я начал свою службу, находился на передовой, глубоко зарывшись в окопы. Впереди было голое поле, изрытое воронками от авиабомб, мин и снарядов. В нескольких километрах от нашей позиции были передовые немецкие окопы. А в глубине за их спиной-небольшая русская деревенька. Какие были у немцев укрепления, каков был эшалон обороны, командование наше не имело никакого понятия. В то же время полк готовился к наступлению. Вот-вот должна была начаться атака на немецкую окопавшуюся часть, а, может быть две, или три. Командир полка и штаб, расположившийся в глубине небольшого леска, растущего в нескольких сотнях метров от окопов, должны были максимально знать о силе противника. Без такой важной информации наступление могло оказаться без нужного результата и с большими жертвами.
   Командир полка приказал нашему отделению разведки, состоящей из десяти солдат, возглавляемых молодым лейтенантом, во что бы то ни стало добыть "языка." Задача была очень сложной, так как выкрасть фрица из окопа, в котором полно солдат, практически было невозможно. Вся надежда была наткнуться на скрытый окопчик-сапу, вырытый как можно дальше от передовых окопов. Он соединялся узким проходом с основными окопами. В скрытом окопчике, стараясь своим присутствием не выдать себя, находились наблюдатели, следившие за всем происходящим на нашей линии обороны. Такой же потайной окопчик имелся и у нас. В нём, как правило, бывает не больше двух солдат. Иногда командование обходилось одним солдатом. Две тёмные ночи подряд наше отделение на брюхе пропахало поле вдоль и поперёк, но на секретный окопчик не наткнулось. Когда измученные и уставшие второй раз мы возвратились без "языка" в полк, командир полка заявил, что за невыполнение приказа в военное время разведчики будут расстреляны. Штабистам дал команду нас арестовать и отвести в тыл для решения нашей судьбы военным трибуналом. Лейтенант бухнулся на колени и со слезами на глазах стал просить командира полка дать ещё один шанс для того, чтобы доставить в штаб "языка." Слава Богу, командир согласился, но сказал, что в случае третьего пустого нашего похода к немцам, мы будем расстреляны без суда и следствия прямо возле окопов. Мы отлично понимали, что это была не пустая угроза.
   Наш лейтенант сказал, что он не будет рисковать всем отделением, а глубокой ночью поползёт к немецким окопам только с двумя бойцами. Он назвал меня и сержанта Степана, призванного откуда-то с глубинки Урала. Ему, крепко сложенному парню, было не больше тридцати лет. Степан на спор запросто заплетал в косу любую железяку.
   После полуночи втроём мы поползли навстречу неизвестности. Помимо моей воли, голову не покидали последние слова командира полка. Становилось страшно от мысли вернуться без "языка." Как можно плотнее прижавшись к земле, мы стали большими зигзагами ползти к приближающимся немецким окопам. Время от времени мы останавливались и, затаив дыхание, прислушивались к любому звуку, любому шороху. Секретный окопчик не подавал никаких признаков жизни. И вдруг, на самом краю перед передней линией окопов мы на него неожиданно наткнулись.Было едва слышно, как между собой разговаривают два фрица. Больше говорил один, а другой без конца повторял "яволь," видимо, во всём соглашаясь с тем, кто давал ему какие-то указания. Мы не думали, что окоп будет находиться на таком большом расстоянии от центра передней линии окопов. Вот поэтому первые два раза мы до него не доползали, не ожидая такой немецкой хитрости.
   В полнейшей ночной тишине и темноте изредко в небо взмывали ракеты, на короткое время освещавшие всё вокруг на несколько десятков метров. Иногда тишину разрезала одинокая длинная автоматная очередь. В такие минуты хотелось раствориться в самой земле, чтобы не быть замеченным. Едва шевеля губами, лейтенант прошептал, что мы должны как можно ближе подползти к окопу, а потом по знаку я должен буду первым кинуться в окопчик, чтобы ошарашить немцев. Тут же, следом за мной, сиганут в окоп лейтенант со Степаном. Это было моим первым трудным испытанием. Мне сделалось страшно от всего, что предстояло пережить. От этого стало так трясти, что лейтенант, заметив моё состояние, поменял меня со Степаном. Мы стали ползти к окопу, который в любой момент мог преподнести какой-нибудь сюрприз. Меня продолжала бить мелкая дрожь. Когда осталось несколько метров до окопа, лейтенант дал знак Степану. Тот, чуть приподнявшись, в два гигантских прыжка достиг окопа и свалился кому-то из фрицев на голову. Миг, и я с лейтенантом тоже прыгнули в окоп, который оказался очень маленьким, но глубоким. Я успел заметить Степана, лежащего на немце, а на Степане - нашего лейтенанта. Второго немца я увидел только спину. Он убегал по траншее в сторону своих окопов. Удирающий что-то кричал дурным голосом. А потом я на короткое время отключился из-за резкой боли. При прыжке в окоп я сильно ударился ногой о станковый пулемёт, стоящий на дне окопа.
   Придя в себя, к ужасу увидел, что я один в окопе. Со всех сторон небо освещалось многочисленными ракетами. Слышались автоматные очереди и приближающиеся ко мне голоса немцев. Я понял, что сейчас меня заберут в плен, будут допрашивать и, скорее всего, жестоко пытать. От всего страшного, промелькнувшего в голове, меня какая-то неведомая сила выбросила из окопа и я, не обращая внимания на свистящие пули, зигзагами помчался в сторону своих окопов. Как мне показалось, неожиданно подо мной разверзлась земля и я полетел вниз. Это я налетел на наш секретный окоп, в котором кроме двух солдат -наблюдателей был со Степаном наш лейтенант, а между ними на земле сидел немец со связанными руками и кляпом во рту. Наш окопчик был побольше немецкого, но всё-равно, не рассчитанный на такое количество солдат. Я оказался чуть ли не сидящим на коленях фрица, оказавшимся офицером. Пока продолжалась со стороны немцев шквальная автоматная пальба и выстрелы из миномётов, все сидели, не проронив ни слова. Стрельба долго не прекращалась. Но постепенно всё стало затихать. Видимо, немцы смирились с судьбой украденного у них офицера.
   Когда наступила полнейшая тишина, лейтенант, пока окончательно не рассвело, решил продолжить путь к полку. И тут я почувствовал неприятный запах, исходивший от немца. Он тоже усиленно шевелил ноздрями, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Лейтенант и Степан подхватили пленённого офицера под руки, вытащили из окопа и быстрым шагом пошли в сторону леска, где нас с нетерпением ожидали штабисты, а ещё больше всех, разведчики нашего отделения. Шёл я следом за ребятами, тащивших фрица. Я снова почувствовал очень резкий и неприятный запах, явно исходившего от пленного. Запах был такой же, какой я унюхал тогда, когда сидел на коленях немца в окопе. Мне стало всё понятно. просто немец от страха наложил в штаны. Так, видимо, поняли лейтенант и Степан, потому-что они добродушно посмеивались, отпуская в сторону немца злые шутки. Чтобы ещё больше рассмешить товарищей, я подбегал к немцу и не очень сильно давал ногой ему пинка, весело спрашивая: "Ну, что, фриц, отвоевался, даже обо.....я!" Во мне играл мальчишеский задор. Фриц зло поворачивался в мою сторону, пытаясь что-то сказать сквозь кляп. Я продолжал подтрунивать над немцем, хотя он, скорее всего, ничего не понимал по-русски. "Иди, иди, зас...ц ! Сейчас ещё больше наложишь, когда начнут тебя допрашивать,-" предрекал я судьбу офицеру. Лейтенант в ответ на мои подтрунивания над немцем сказал : "А ты не наложил, если бы ночью в окопе неожиданно на твою голову свалилось бы три немца? Вполне естественная реакция организма на страх." У меня в душе продолжало всё петь и играть на все лады от того, что в штаб будет доставлен немецкий офицер, а наше отделение вместе со мной не будет поставлено перед ямой и расстреляно за невыполнение приказа в боевой обстановке.
   Как только я представил себя стоящим перед расстрельной ямой, у меня предательски забурчало в животе. Крикнув товарищам, что их догоню, рванул под ближайший куст. Как только приспустил штаны, стало ясно, что не от немца, а от меня исходил неприятный запах, и я понял, когда эта неприятность случилась со мной. Тогда, когда я, оказавшись один в немецком окопе, осознал, что меня захватят в плен и будут пытать, а, может быть, сразу расстреляют. Но я остался живым и здоровым, только опозорившимся перед самим собой. Так закончилось моё первое боевое крещение. А потом я привык рисковать жизнью. Дважды доставлял "язык" один, без товарищей. У меня есть ордена и медали и несколько благодарностей от самого Верховного Главнокомандующего. С полком дошёл до Берлина. Пришлось немного повоевать в Японии. Ранен был только один раз. Вот такие дела бывают на войне, Яша, - неожиданно Аким обратился к привередливому прооперированному страдальцу. А ты устроил скандал из-за того, что тебя плохо подмыла нянечка. Давно бы, кобель ленивый, это мог сделать сам, надраив своё драгоценное хозяйство так, чтобы оно блестело, как твой череп, какой бывает не у каждого великого мыслителя. И вообще, Яша, пора кончать тебе дурковать. Ходи своими золотыми ножками в туалет. В противном случае я "утку" с твоим добром буду подсовывать тебе под подушку,"-совсем неожиданно закончил свой рассказ бывший боевой разведчик Аким. В нём явно взыграл дух смелого разведчика, и он решил поставить на место неисправимого скандалиста, на что не решился ни один из нас.
   Аким снял с ног тапочки, поудобней улёгся в кровати, глубоко вздохнул и повернулся к стенке. Видимо, на него нахлынули воспоминания о войне и боевых товарищах, из которых, скорее всего, многих не было в живых. В палате стояла полнейшая тишина, которую побоялся нарушить даже зловредный Яша. Но после этого он ни разу не попросил принести ему "утку" в палату.

"Одесский порт". Олег Меньшиков. "Синяя Птица". 2017.

ЗАКРОЙЩИК ИЗ ОДЕССЫ.

"Дым отечества ярче огня чужбины."

Античный афоризм.

   Свой первый костюм я пошил в одном из ателье мод Одессы во время учёбы в специальном оперативном заведении милиции. С мастером - закройщиком произошёл небольшой казус. Когда заказывал костюм, то был в гражданской одежде. Закройщик намекнул на чаевые. Знал, что тогда было принято обязательно отблагодарить мастера. Я собирался это сделать, когда буду получать готовый костюм. На последнюю примерку без всякого умысла пришёл в курсантской милицейской форме, не успев переодеться. Курсанты переодевались на снимаемых в городе квартирах, так как в стенах школы это делать запрещалось категорически. Увидев меня, мастер побледнел, челюсть его отвисла, а руки стали трястись. Я не понимал, что с ним происходит. Дошло только тогда, когда мастер дрожащим голосом стал извиняться за то, что однажды неудачно пытался меня разыграть по поводу дурацких денег. Невольно разобрал смех. Конечно, с перепуганным портным я честно рассчитался, хотя он усиленно отталкивал мою руку с деньгами. Тогда я ему рассказал старый одесский анекдот. Портной еврей во время примерки, получая от клиента чаевые, сказал: "маловато." Клиент добавил. Портной снова произнёс: "маловато." Когда клиент полез в очередной раз в карман, выпало удостоверение работника милиции. Увидев его, портной, схватившись за голову, стал кричать, что всё-таки девочки швеи в накладные плечики пиджака положили МАЛО ВАТЫ. Обращаясь к клиенту, портной строго произнёс:"товарищ мой самый любимый и дорогой, я у вас никаких денег не просил. У меня до сих пор болит голова, зачем вы мне всунули деньги на покупку ваты. Заберите их назад, и больше этими копейками не морочьте мою старую еврейскую голову. У нас в ателье мы не знаем, куда от неё деваться. Потому я возмущён был очень крайне, что швеи не доложили её в плечики. Если скажите, что вам надо килограмм ваты, так я дам даром два, и ещё денег в придачу за то, что нас выручили от хлама.
   Мой портной, прослушав анекдот, успокоился, поняв что в отношении его у меня нет никакого злого умысла. Я сказал, что деньги даю на покупку ваты, чтобы ему не пришлось говорить очередному клиенту: мало ваты. Портной окончательно пришёл в себя и заулыбался. Лицо его приняло прежний вид. Соломон Абрамович, отодвинув шторку примерочной, бойко прокричал: "Софочка дорогуша, принеси мой любимый пузырек с дорогим напитком, который изготовила своими золотыми ручками моя неувядающая Сонечка. И прихвати фаршированную рыбу, что мы, как знали, не доели в обед. Клиент хочет от нас уйти весёлым, и мы это ему устроим. Пусть он будет счастливым с костюмом, что мы ему соштопали, как ни в одном самом дорогом доме моделей нашего самого красивого города в мире."
   Потом Соломон Абрамович пошил мне ещё брюки и рубашку, фасон которой я придумал сам. В ателье меня все хорошо знали. Своих товарищей, которые хотели что-либо пошить, я отводил к Соломону Абрамовичу, за что он был очень благодарен. Ребята удивлялись тому, что мастер - портной категорически отказывается брать чаевые. А им неудобно, приобретя хорошо пошитую вещь, не отблагодарить людей за качественный труд. Тогда я сказал, что давая чаевые, должны обязательно сказать, что их даёте на покупку ваты. Действительно, пароль сработал. Соломон Абрамович с благодарностью спокойно брал деньги, не забывая добрых ментов - клиентов угостить вкусной наливкой, которую продолжала искусно готовить его жена. На закуску часто была фаршированная рыба, любимое блюдо евреев - одесситов. Ребята стали меня расспрашивать, какое отношение имеет вата к чаевым. Им казалось, что это было похоже на игру в подпольщиков, имеющим явочный пароль. Поэтому один курсант - шутник Лёша, отдавая деньги, сказал: "Я передаю из центра деньги на покупку ваты. Вы взамен должны передать центру кровать с деревянными спинками и поющими пружинами. Соломон Абрамович не растерялся, и дал ответ на пароль: "Кровать передать не могу, так как мы с Сонечкой её разломали в разгар любви. Вместо её Соня передаёт шефу наливку." Я рассказал товарищам о своей истории, связанной с ватой.
   В городе, случайно встречаясь со мной, Соломон Абрамович, чопорно снимал шляпу с опущенными от старости полями, кланялся, а потом обнимал, как старого друга или близкого родственника. Вместо приветствия он обязательно спрашивал:"Ну, и наконец, я буду знать, как ваше драгоценное здоровье?" Когда я говорил, что у меня всё хорошо со здоровьем, Соломон Абрамович радостно восклицал: "Тогда ещё раз здравствуйте!"
   После окончания оперативной школы с двумя друзьями, предупредив по телефону Соломона Абрамовича, вечером пошли попрощаться с ним и его дружным коллективом. С собой прихватили бутылку хорошего коньяка. Увидел его, Соломон Абрамович не на шутку рассердился. "Боже мой! - артистично вскричал он. Перед Сонечкой я буду молчать, как рыба об лёд, чтобы не знала, что вы презираете её царский напиток, и потому принесли не известно что изготовленное, и из чего." В то время в Советском Союзе на особенно качественные продукты ставился знак качества. Он был похож на угловатого без верхней части человечка, у туловища которого были только расставленные в стороны руки и ноги. Соломон Абрамович, щёлкнув ногтем по этому знаку, с горечью произнёс: "Ви же должны видеть своим молодым глазом, как вам этим знаком дают понять, что продукт готовили руками и ногами, но без головы." Это было похоже на политический анекдот, который лучше говорить на кухне. Значит, Соломон Абрамович, зная что мы молодые лейтенанты милиции, полностью нам доверял. Посидели на славу, наслушавшись сногсшибательных одесских анекдотов. Разошлись, когда по Одессе шли последние трамваи, направляясь на отдых в депо.
   Так как родители жены и её сестра проживали в Одессе, я каждый год во время отпуска приезжал в этот чудный город. Обязательно заходил в свою незабываемую оперативную школу милиции, чтобы встретиться с преподавателями, которые меня многому научили. Не забывал зайти в ателье к Соломону Абрамовичу и его девочкам - швеям. В его жизни произошли изменения: единственный сын уехал в Израиль. Сонечка, да и сам Соломон Абрамович, категорически отказались покидать Одессу. На мой вопрос, коротко ответил: "Ну ви скажите так, чтобы я вас сразу понял. Что я там буду делать с евреями - одесситами без Одессы?" Было понятно, что Соломон Абрамович не собирался покидать Одессу, решив умереть в этом городе.
   В очередной раз, приехав в Одессу, я не застал на рабочем месте Соломона Абрамовича. Софочка, из молоденькой девушки с осиной талией, превратившаяся в дородную одесситку с необъятными бёдрами, шёпотом рассказала о том, что Соломона Абрамовича посадили на приличный срок за неоднократное взяточничество, что на юридическом языке обозначает повтор преступления. А это является отягчающим вину обстоятельством. Сонечка не смогла пережить такого горя, и вскоре умерла после ареста Соломона Абрамовича.
   Как юрист, я не мог понять, как можно было за чаевые привлечь закройщика к ответственности за взяточничество. Субъектом этого преступления может быть только лицо, являющееся представителем власти и обладающее организационно - распорядительными или административно - хозяйственными полномочиями. Разумеется, обыкновенный портной такими функциями не обладал. Как оказалось, тогда в Одессе за взяточничество пострадал не один Соломон Абрамович, а и многие другие мастера - закройщики, которым приписали организационно - распорядительные функциями в связи с тем, что под их руководством работали швеи - мастерицы. На самом деле это делалось ради показателей в работе правоохранительных органов, в частности, сотрудников ОБХСС. В дело вмешался Верховный Суд СССР, который выпустил на свободу всех таких "взяткополучателей," так как в их действиях отсутствовал инкриминированный им состав преступления.
   Однажды позвонил мой свояк, живущий в Одессе. Мы с ним закончили милицейское заведение. Он передал мне привет от Соломона Абрамовича, который после освобождения из мест лишения свободы уехал к сыну в Израиль. Свояк вместе с работницами ателье приехал в аэропорт проводить Соломона Абрамовича, навсегда покидавшего Одессу. Всё своё имущество он подарил и распродал. С собой увозил только в урне прах любимой своей Сонечки, и маленькую бутылочку с наливкой, изготовленной несколько лет назад её руками. Перед посадкой в самолёт, прижимая к груди маленькую урну, Соломон Абрамович горько заплакал, и не вытирая слёз, тихо проговорил:" Если бы только кто знал, как я не хочу умереть на чужбине. Успокаивает то, что там, в небесах, я буду всегда рядом с моей девочкой Сонечкой." И вот взревели мощные турбины самолёта, который унёс несчастного еврея - закройщика Соломона Абрамовича в чужую незнакомую страну. Провожающие видели, как самолёт постепенно превратился в точку, вскоре исчезнувшей за горизонтом. Услышав эту информацию, мне стало искренне жаль хорошего доброго человека, которому вопреки его желанию придётся умирать вдали от любимой Одессы.

ПЛОХОЙ ПРОДАВЕЦ .

«Добро творить - себя веселить»
Русская пословица.

 

   Как-то пришлось мне пребывать несколько месяцев за границей. Это было время, когда в наших продовольственных магазинах полки были заполнены только пакетами с солью и специями. Всё остальное съедобное, появляющееся на них, немедленно разбиралось покупателями, которые постоянно дежурили возле магазинов, ожидая подвоз любых продуктов питания. В промтоварных магазинах лежала одежда убогой расцветки и фасона. Мне приходилось бывать на промышленных базах. Они были забиты фуфайками, халатами грязно - синего цвета для дворников и уборщиц, и рабочими рукавицами из брезента. Если хотел строитель коммунизма что-либо приобрести приличное, ему надо было идти на рынок. Там у спекулянтов можно было приобрести многое из того, что на прилавках магазинов никогда не появлялось. Но стоимость дефицитного товара была намного больше, нежели государственная
   За время командировки в одной богатой стране арабского Востока, по тем временам для советского человека, я заработал неплохие деньги. Мои коллеги деньгами распорядились с умом, накупив десятки метров различного материала, в основном для женских платьев. Всё, вплоть до колготок, носков, чулков и цветных шариковых ручек, ими покупалось пачками для продажи в России. Но такой коммерческой деятельностью занимались те ребята, которые уже не раз были за границей, и они хорошо знали, что из товара на родной земле пользуется особым спросом.
   Я же, впервые попав за границу, в основном, покупки делал в фирменных магазинах, где цена любого товара была намного выше той, что была на громадном рынке. К тому же на рынке можно было торговаться до одури. Ношенных носильных вещей или каких-либо использованных предметов обихода в продаже не было. Всё было новым. Просто товар, на который не было спроса, немедленно изымался из фирменного магазина и направлялся на громадный крытый рынок, протянувшийся едва-ли не через весь город. Я накупил два большущих чемоданов обуви и различных носильных вещей для себя, жены, маленькой дочери, а также для многочисленных родственников и друзей. Вещи все были дорогими, но зато очень модными и красивыми. Из всего приобретённого в фирменных магазинах мне больше всего нравились джинсы, изготовленные в США. Тогда в России на джинсы был самый высокий спрос, так как они стали бурно входить в моду советских граждан. В то же время в СССР они не выпускались. Их можно было приобрести только у спекулянтов, выложив приличную сумму, которая намного превышала месячную заработную плату любого инженера.
   У «загнивающих капиталистов», полки магазинов ломились от мужских и женских джинсов знаменитых фирм многих стран мира. Они были разных цветов и фасонов. После долгих выборов я наконец приобрёл, как мне казалось, самые красивые джинсы, которые были только в одном магазине. Каждый карман джинсов застёгивался на змейку с короткой красивой серебристой цепочкой и бусинкой на её конце. Были на них и другие прибамбасы, ещё больше украшавшие американский пошивочный шедевр. Но они не выглядели кричаще. Но пройти мимо таких джинсов, и их не заметить, было невозможно. Когда в них я вышел на улицу в своём городе, все прохожие обращали внимание на мои джинсы. Некоторые модные ребята подходили и интересовались, где я смог достать такие красавцы джинсы, и просили продать. Об этом не могло быть никакой речи. Покупатели отходили от меня в сторону с явной печалью в глазах.
   Так как после командировки я был в отпуске, жена также взяла отпуск, и мы поехали с подарками к её родным в Одессу. Нас тепло встретили её родители и сестра с мужем Юрием, с которым я учился в Одесской специальной оперативной школе милиции. Всем очень понравились подарки, привезенные мной из-за рубежа. К сожалению, кое-что из вещей моим родственникам не подошло, в частности, из-за размера. Юра сказал, что эти вещи надо продать на вещевом рынке, находящимся далеко за городом.
   В первое воскресенье на «Жигулях», которыми управлял Юра, мы помчались на знаменитый рынок Одессы. Продавать вещи взялся Юра. Я, одетый в сверхмодные джинсы и белоснежную красивую импортную рубашку с коротким рукавом, категорически отказался принимать участие в торговле. Что собой представляет вещевой рынок шумного южного города, описать невозможно. На нём нужно хотя бы раз побывать лично, окунувшись в водоворот тысяч людей, которые постоянно, плотно прижавшись друг к другу, движутся в разных направлениях, покупая и продавая товар с горячими одесскими спорами по поводу цены, и просто так, для удовольствия. Говорят одновременно все. Вы не увидите на рынке молчащего одессита. Иначе ему там нечего делать. Стоит сплошной неразборчивый гул над людскими головами, вспотевших от летнего солнца и постоянного напряжения общего азарта, вызванного торговлей всего, что есть во всех государствах мира. Не зря тогда говорили, что на ранке Одессы, если хорошо поискать, можно купить атомную бомбу.
   Что и следовало ожидать, неугомонная неуправляемая толпа нас разъединила. В какой-то момент я потерял из виду Юру, жену и её сестру. Мои попытки отыскать их в такой толпе не увенчались успехом. Это то же самое, что искать щепку в бушующем океане. Я решил выбраться из толпы, покинуть рынок, и возвратиться к нашей машине, оставленной у обочины дороги. Думал моих родственников - продавцов дождаться на тротуаре возле жилой пятиэтажки, напротив которой стояла машина. От рвнка до неё надо было пройти приличное расстояние. Как только я вышел с рынка, обратил внимание на троих парней моего возраста, которые явно шли по пятам. Ребята были хорошо одеты, прилично выглядели, и не были похожи на одесскую шпану. Когда я остановился, они подошли ко мне, и сходу стали просить продать мои джинсы. По их говору я понял, что они были чистокровными одесситами. Говорить так, как говорят одесситы, не умеет никто. Особенно горячо меня уговаривал продать джинсы паренёк моего роста. Два долговязых друга усиленно поддерживали своего приятеля, сопровождая каждое его слово размахиванием рук. Покупателя звали Аркашей. Он сказал, что в Одессе он видел разные джинсы, даже те, которые носят только короли и президенты. Но такие красавцы, как у меня, он увидел впервые, отчего у него началась сумасшедшая головная боль, которая не отпустит, пока ни приобретёт у меня джинсы. И если я не продам ему джинсы, он от переживаний окажется в смирительной рубашке в психушке. А меня будет всю жизнь мучить совесть, что я довёл до дурдома хорошего человека, единственного и любимого сына у бедной его мамы. Она не выдержит трагедии, случившейся с сыном, и что-нибудь сделает с собой. Аркаша не жалел красок, рассказывая, какая участь ждёт его самого и всех его родственников, если я не продам ему джинсы. Неожиданно прервав свой печальный монолог, Аркаша предложил мне назвать любую цену за джинсы, и он готов будет её немедленно уплатить. После этого они меня на руках отнесут до самого дома, в какой бы части города он ни находился. Если я захочу, они будут по дороге исполнять «Семь сорок» с плясками, чтобы мне не было скучно. Меня начинал разбирать смех от всего услышанного. Но я твёрдо стоял на своём. Аркаша не хотел слушать мой отказ осчастливить его моими джинсами. Он затыкал уши пальцами и просил меня не делать больно его мозгам. Неожиданно Аркаша бухнулся на колени, пытаясь обхватить мои ноги, и продолжая молить Бога помочь ему уговорить меня не делать из него вечного клиента палаты номер шесть. На глазах у Аркаши появились настоящие слёзы. Его друзья дружно зашмыгали носами и стали усиленно тереть глаза руками. Начали останавливаться прохожие. Внимательно нас разглядывая и прислушиваясь к разговору, обязательно вмешивались в него. Некоторые стали давать советы, что мне делать: «Дорогой товарищ, не будь за идиёта. Ты же аж с двумя глазами сразу видишь, что человек страдает всей душой. Но ты нахально ждёшь, когда он упадёт на горячий асфальт и начнёт биться головой до тех пор, пока на него ни оденут белые тапочки. Сколько он тебе даёт за вшивый американский ширпотреб? Таки, ты возьми чуть больше, и отдай ему эти сраные бруки. Если он помрёт от большого счастья, так он будет не накрытым лежать в гробу именно в них, и радовать всех родных и близких.»
   И я сдался. «Но не могу же я на улице, где так много прохожих, оставаться в одних трусах, ожидая своих родственников у закрытой машины», сказал я настойчивой троице. На что они хором сказали, что это не вопрос в Одессе, так как меня оденут немедленно, как лорда. Аркаша обнял меня, утверждая, что я для него стал роднее брата. Теперь могу приезжать к нему в гости в частный дом на Молдаванке, а он будет встречать меня на новом мотоцикле «Ява» и показывать всем соседям, как самого доброго человека на белом свете. Один из его друзей выбежал на дорогу, остановил грузовую машину, и о чём-то стал говорить с шофёром. Меня, как могли, собой прикрыли Аркадий с другом, чтобы я мог снять джинсы. Их я торжественно вручил Аркаше. «Сколько? - спросил он. Назови любую цену, только не делай меня нищим». Я сказал, что никогда не занимался торговлей джинсами, и потому не знаю, сколько они стоят. Аркаша вытащил из кармана брюк небольшую пачку денег, отсчитал двести рублей и отдал мне. В это время к нам подошёл друг Аркаши, протянув мне брюки, которые, как я понял, ему достались от труженика шофёра. Он сказал, что у водителя брюк от праздничного костюма при себе не оказалось. Зато за пару рублей отдал брюки настоящего передовика производства. В этом я убедился, когда их надел. Аркаша со своими друзьями, пожелав мне не болеть, и никогда не встречаться с одесскими врачами, счастливыми и довольными покинули меня, не забыв по очереди обнять на прощанье.
   Мне ничего не оставалось делать, как напялить на себя штаны доброго шофёра. Они оказались все в масле с громадными дырами. Одна штанина была оборвана ниже колена. Другую пришлось подворачивать. Хозяин штанов, видимо, был по сравнению со мной мужиком гигантом. В них можно было влезть ещё троим таким, как я. Мне приходилось одной рукой всё время держать их у пояса, чтобы они не оказались на земле. Я представил свой нелепый вид, и мне стало дурно. Попытался на всякий случай подёргать все дверцы машины. К моему несчастью они оказались закрытыми. Тогда я, волоча одну штанину по тротуару, добрёл до дома, присел на корточки, и прижался спиной к горячей стене. Такое положение не спасло меня от любопытных прохожих. Я бы сам, будучи на их месте, остановился, чтобы спросить у чудака в красивой белой рубашке и рваных вонючих от масел штанах, что он делает под забором. Одесситы участливо спрашивали, чем могут помочь, и не нужно ли вызвать милицию. Я просил оставить меня, любителя рваных штанов, в покое. Услышав такой ответ, они крутили пальцем у виска, и, пятясь, старались быстрее меня покинуть.
   В то время, когда я дёргал дверцы машины, мои родственники вышли из-за угла дома, и, увидев, как кто-то пытается вскрыть машину, невольно остановились. Никто из них, даже родная жена, меня не узнал. Всё их внимание было поглощено злосчастными штанами. Когда я спокойно присел у дома, они двинулись к нашей машине. Заметив родственников, я не скрывая радости, с объятиями бросился им навстречу. Когда жена в незнакомце узнала меня, своего мужа, бросилась ко мне на шею со слезами на глазах с единственным вопросом, сильно ли били меня бандиты, забравшие красавцы джинсы. Я понял, что они не так поняли мой вид, и потому, вытащив из карманчика рубашки деньги, гордо произнёс, что удачно продал джинсы. Глянув небрежно на скомканные купюры, Юра произнёс своё любимое слово, сказав, что я шая, т.е. по-одесски, дурень, который даром отдал кому-то такие дорогие джинсы. Он мог бы их продать в несколько раз дороже.
   В подаренных мне штанах Юра в машину не пустил, сказав, что ими я на несколько лет завоняю салон. Мне пришлось снять штаны, оставив их возле машины, и в трусах нырнуть на переднее сиденье. Всю дорогу Юра со своей женой меня разносили в пух и прах за то, что ушлые одесситы сумели обвести вокруг пальца. Моя жена в защиту сказала, что могло быть хуже, когда б я остался без джинсов и с разбитой головой. К концу дороги все успокоились, вспомнив, что дома нас ждёт мамаша наших жён, которая обещала к нашему приезду приготовить фаршированную рыбу по-одесски. Мы с женой пробыли в Одессе почти неделю, но ещё ни разу не ели этот одесский деликатес.
   Приготовив обещанное блюдо, тёща стала нас ожидать у ворот дома. Когда она увидела меня, вылезавшего из машины в трусах, она стала неистово креститься, и, видимо, шептать молитву, так как её губы всё время шевелились. Не задав нам вопрос по поводу моего странного вида, тёща стала причитать, доказывая, что она знала о ждущей нас неприятности на рынке, так как ей ночью приснился сон, как её обсчитали в магазине. Она уговаривала нас не ездить на рынок, но мы не послушали её, и вот результат: привезли домой полуголого зятя. Только в квартире, когда тёща немного успокоилась, я рассказал о том, как расстался со своими джинсами. Мне показалось, что она не совсем поверила моему рассказу, так как он не совпадал с её сном.
   Когда мы приступили к поеданию фаршированной рыбы, я достал деньги от продажи джинсов и вручил любимой тёще, чтобы и дальше нас баловала изысканным одесским блюдом. Она неожиданно сказала, что из настоящего мента никогда не получится настоящий торгаш. В знак согласия я закивал головой, а потом, проглотив очередную порцию рыбы, поклялся никогда ничего не продавать, так как у меня к торговле нет никакого призвания. И я сдержал своё слово. Единственным проданным мною товаром за всю жизнь оказались американские джинсы.